Андрей Колесников. Неизвестный Чубайс. Страницы из биографии. - М.: Захаров, 2003. - 160 с.

Чубайс в России - больше, чем Чубайс. Это знак. Магический жупел. Масонский брэнд. Код, гуляющий сам по себе. Недаром депутат Р., в меру упитанный политик в полном расцвете сил, привел к победе свой глубоко патриотический блок "Р." лишь благодаря простенькой мантре, повторяемой с телеэкрана в режиме non-stop: надо посадить Чубайса... надо посадить Чу... надо по... Мантра эта, словно математическая аксиома, доказательств от оратора не требовала. Население России и без того было убеждено с юных лет, что "рыжий-рыжий-конопатый убил дедушку лопатой!". Поэтому всякие попытки оправдаться ("а я дедушку не бил, а я дедушку любил!") на веру не принимались. Пусть конопатого и пробовал защищать сам упомянутый дедушка, время от времени объявляя, что он, собственно, жив и его рукопожатие крепко, как никогда...
Однако - шутки в сторону. Даже если отбросить наш черный юмор и будоражащий суеверные массы "рыжий фактор", то за последнее десятилетие Чубайсу традиционно вменялся неслабый реестр злодеяний различной степени тяжести. Среди них глобальные: продажа страны за конфетные фантики, тотальное ограбление (на пару с вампиром Гайдаром) бедных старушек и несостоявшихся владельцев двух "волг" за ваучер. Более мелкие (хотя не менее обидные) грехи: вынос зеленых денег в коробке из-под ксерокса и невероятные гонорары за ненаписанную-непрочитанную книгу про все то же ограбление российских старушек. Не забудьте добавить к этому веерные отключения света в России (а также Грузии и, кажется, США). И плохо скрываемое еврейство. И дружбу со страшным Кохом. И дюжину гвоздей в гроб коммунизма (одни сердятся, что их забил, другие - что не добил). И яркую победу правого дела на выборах 1999 года (зачем поддержал Путина?). И яркое поражение правого дела в нынешнем декабре (зачем критиковал Путина? почему мало критиковал Путина? отчего вообще высунулся? у-у-у!). В общем, по совокупности анти-заслуг вполне набегает на инфернальный титулище Того, Кто Вечно Хочет Зла, и Вечно Получается, Как Всегда.
Согласитесь, это впечатляет. Вызывает трепет. Внушает. Потому-то стремление первого официального биографа Чубайса - "известинского" колумниста Андрея Колесникова - поколебать массовые фобии и создать книгу, "комплиментарную по отношению к ее герою", уже априори выглядело поступком смелым и достойным уважения (хотя и вполне самоубийственным, вроде бодания теленка с дубом или поединка Магомета с горой). Тем более, что журналист сам нагрузил себя противоестественной двойной задачей. С одной стороны, автор вознамерился прилюдно поменять мифу знак, вывернув черный магический плащ своего героя и обнажив для публики сверкающе-белую (но тоже магическую!) изнанку "живого символа российского либерализма". С другой же стороны, автору мечталось свершить чудо в духе финала аксаковского "Аленького цветочка", то есть вылущить Чубайса из мрачной чудо-юдиной хитиновой скорлупы и явить удивленному миру простого смертного, с его "природной ранимостью и чувствительностью".
В итоге случилось неизбежное: тяни-толкай не выдержал двоих. Две ипостаси героя остались сосуществовать в книге отдельно, не пересекаясь, словно две параллельные линии в Евклидовой геометрии.
Как и автор книги, ее рецензент безусловно симпатизирует главному персонажу. И тем досаднее читать неловкий текст Колесникова. На ста шестидесяти мучительных страницах Человек-Чубайс и Демиург-Чубайс то и дело сменяют друг друга, как персонажи двух разных театральных постановок, запутавшиеся в пыльных кулисах. Там где Колесников выпускает на сцену трогательного тонкошеего длинноволосого ушастика Толика, где лепит сусальный образ житейски непрактичного мэнээса (любящего мужа, послушного сына, старающегося быть заботливым отца, страстного байдарочника, искреннего бардолюбца и пр., и пр.), - там получается чисто советское биографическое сюсюканье в жанре школьной пьесы про пионера-героя. Попытки автора писать, что называется, "художественно" добавляют к пионерской пьесе толику мексиканского "мыла", отчего в иные моменты может вдруг материализоваться "внешне неулыбчивый (и, само собой, добрый внутри. - Л.Г.) человек со стальным взглядом", этакий спонтанный близнец какого-нибудь сурово-справедливого и тоже внутренне-плачущего Луиса Альберто. В тех немногих случаях, когда биограф явно отступает от привычной журналистской скорописи и ударяется в метафоры, их эффект непредсказуем. Один пример. "Воздух свободы в Будапеште сыграл с Чубайсом злую шутку", - задушевно сообщает Колесников, а у читателя уже вертится в голове совершенно неуместная аналогия героя книги с юлиан-семеновским профессором Плейшнером...
Еще хуже получается там, где автор принимается ковать медальный профиль железного рыцаря приватизации. Немедленно выясняется, что еще с пеленок наш герой был редкостным трудоголиком, что выдающиеся организаторские качества проявил в далекой юности "на картошке", а умением разбираться в людях был отмечен едва ли не на первом курсе. Советская житийная лексика тут порою просто зашкаливает. Колесникову мало реальной биографии героя. С гибельным восторгом автор воображает, как Чубайс-нарком "управлял бы той же электроэнергетикой в годы индустриализации, "проходя путь" от директора электростанции до руководителя отрасли. Незаменимых нет, но такого бросали бы на самые трудные участки: кризис - это естественная среда для Чубайса". Иногда создается впечатление, будто автор начисто забывает, что пишет популярную биографию в расчете на обычного читателя (тираж, между прочим, 20 тысяч - как у раскрученного детектива). "Никто в то время и не мог предположить, что всем им суждено отбросить экономический градуализм... Начался не менее существенный с точки зрения кристаллизации представлений об экономике период конференционального международного общения... В этом контексте важно само по себе содержание доклада... Ментальная ситуация предполагала только три типа понимания текущего момента..." Если автор думает, что весь этот унылый волапюк с дальних экономических газетных полос увлечет читательское воображение, он фатально ошибается. Адресуемые нашим демократам-во-власти всегдашние упреки в неумении объяснить народу свои действия более чем распространимы на текст самого Колесникова: даже о начальной, самой горячей, поре приватизации говорится мутно и вяло, по обязаловке. "Буря и натиск" не прощупываются. Десятки страниц отдано рутине, частностям, экономическим нюансам давно забытых дней, перечислению фамилий уважаемых - кто бы спорил? - людей-соратников. Зато самым интересным, с точки зрения читателя, моментам (связанным с той же ксероксной коробкой, с динамикой отношений с Ельциным и олигархами, с "писательским делом" и т.п.) уделены считанные строки. Тут Колесников защищает своего героя в такой неприличной спешке и в таких общих выражениях (а то мы газет не читали!), что впору задуматься: либо биограф не все знает о своем герое, либо не все говорит. Автору книги ни то, ни другое чести, увы, не делает, а главному персонажу - только идет во вред.
В конце концов возникает стойкое ощущение, что биографию Анатолия Борисовича надо было непременно писать другому автору. Я не в том, упаси Боже, смысле, что-де вместо журналиста Андрея Колесникова книгу "Неизвестный Чубайс" следовало поручать заместителю Генпрокурора Колесникову Владимиру. Я о том, что у выпустившего книгу издательства "Захаров" есть свой богатый кадровый резерв: знаменитый беллетрист Борис Акунин, только что разродившийся японскими приключениями Эраста Фандорина и большой дока в кодексе бусидо. Думается, Акунин, творчески оттолкнувшись от своего Фандорина, сумел бы написать по-хорошему художественную и увлекательную биографию Чубайса, очистив героя от подозрений (ясно ведь, что дедушку убил Азазель!), сведя до минимума скучную экономическую цифирь и выгодно оттенив главные качества своего нового персонажа - самурайские несгибаемость, мужество, верность поставленной цели, умение превращать поражение в победу. Напомнить об этих вещах именно сейчас, в пору разброда и шатаний, было бы весьма кстати. А то, право же, неприятно слышать стенания наших демократов: "Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо". Да, беда. Но не катастрофа. Да, ужас. Но не ужас-ужас-ужас, черт возьми! Чубайсу вот случалось падать и ниже - и ничего, в положенные сроки возносился вновь.