Обилие прототипов, аллюзий и реминисценций - фирменная черта прозы Льва Гурского. Но четвертый его роман, вышедший двух городах под названием "Поставьте на черное" и "Поставить на черное", кишмя кишит всеми этими особенностями. В этом кишении есть как минимум один очень приятный момент: текущая культурная практика, движущийся контекст отправляется прямиком в большое время. Пыль дня оседает непосредственно в русскую литературу.
"Артем поступился принципами и теперь своих раздевает, за рубли. А у Кости накрылся клевый перформанс - перекраска "Авроры" под оркестр МВД... Только один Стас на коне, потому что попсу гонит". Не успели глянцевые журналы стать увесистым фактором общественной жизни, а у Гурского они уже есть (Артем - редактор "Плейбоя", Костя - "Матадора", а Стас, соответственно, "Стаса").
В "Поставьте на черное" радует примечательный фрагмент с Бренером-Фойером - может быть, лучшее, что написано об этом персонаже в фельетонной стилистике. Русский писатель устраивает на Красной площади "духовное самосожжение" в знак протеста против беспредела в области авторских прав. Журналисты полагают, что писатель будет жечь себя, а он жжет только книги. Журналисты недовольны, гонят писателя в огонь. Он отнекивается, что самосожжение духовное, что надо слушать декларацию о правах, а ему кричат: "Жгись, не порть кадр!" В разгар препирательства появляется Фойер в балетной пачке и начинает сигать туда-сюда через книжный костер. Журналисты удовлетворены. Появляются милиционеры, привычно любопытствующие у Фойера: "Твои художества, Аркадий?" Тот радостно соглашается. В публике комментируют: "Настоящий мастер, любой перфоманс присвоит..."
Все эти частные радости, однако, не отменяют одного грустного факта: в конкретном сочинении Гурского тусовочная струя приобретает совершенно уж неприличный напор. Апофеоз финала наступает в сцене описания московской книжной ярмарки: несколько десятков страниц подряд автор намекает на толстые обстоятельства, описывая стенды многочисленных "Тетрисов" и "Политекстов" (роман посвящен леденящим душу преступлениям в сфере книжного бизнеса), столичным издателям, видимо, приятно узнавать друг друга, но достаточно сложно представить, как должен относиться к этой информации случайный покупатель романа с завлекательной обложкой. И уж совсем становится кисло, когда описывается помещение редакции ни в чем не повинного "Знамени" (туда Гурский поместил службу одного из помощников президента) и пьяные писатели рассказывают друг другу о встрече двух антисемитов - Антибукера и Антидюринга. Может быть, в Вашингтоне, где обитает автор, испытывается недостаток в пьяных русских писателях, но в Москве и в дру гих российских больших городах их столь много и они зачастую столь пьяны, что даже проза на эту тему заставляет вспомнить о теориях доктора Мальтуса.
Заметки эти затеяны, разумеется, не ради критики Гурского. Речь, скорее, о нынешнем статусе тусовочности, вещи, как говорил Маяковский, обоюдоострой. Два-три-четыре года назад тусовка была актуальным и особо живым жанром (на это время приходится, например, расцвет вернисажной культуры). Теперь время не тусовок, но клубов и домашних чаепитий: грубо говоря, своему приятелю привет логичнее передавать не через книгу и не через полосу многотиражной газеты, а через дневник, через письмо, через пейджер...

"Независимая газета", 1996, N 206 (1 нояб.), с. 7