Судьбу постсоветского российского детектива обсуждают видный русско-американский беллетрист Лев ГУРСКИЙ - автор политических триллеров "Убить президента", "Перемена мест", "Опасность", "Спасти президента" и др. - и литературный критик Роман АРБИТМАН, автор многочисленных статей о проблемах детективного жанра.
РОМАН АРБИТМАН: Лев Аркадьевич! Наша беседа о детективе, если сложится, будет опубликована в журнале, у которого достаточно широкая гуманитарная аудитория. Поэтому, чтобы придать некоторую живость дискуссии, предлагаю заранее разделить обязанности. Один из нас будет играть роль "доброго следователя", другой - "злого". Возникнет драматургия профессионального спора. И поскольку вы, так сказать, - практик и обязаны быть толерантны к коллегам, а я - традиционно суровый критик, то и функцию "злого следователя", по всем законам жанра, должен исполнять...
ЛЕВ ГУРСКИЙ: ...Я! И только я. Коллеги, если умные, меня извинят. Или у нас будет серьезный разговор, или я умываю руки. Давайте, Рома, отбросим политес и хоть раз поговорим откровенно, без экивоков и подмигиваний. Я не исключаю, что потом редакторы сгладят наиболее спорные места, смягчат формулировки или вовсе откажутся публиковать нашу беседу - такое в моей практике уже бывало. Года три назад я дал интервью московской газете для учителей, которое так и не увидело свет. Я высказывал там намеренно еретическую мысль: чтобы спасти нашу классику, необходимо срочно произвести радикальную перестановку в школьной программе, заменив русскую классическую литературу мировой детективной. Пусть, например, вместо Пушкина ученикам вдалбливают Конан-Дойла, вместо Гоголя - Сименона, вместо Толстого и Чехова - Рекса Стаута и Эда Макбейна. Стоит ли, вопрошал я, заранее отвращать юношество от вершин отечественной словесности, достичь которых по-настоящему удастся лишь в зрелом возрасте? Все равно высокие шедевры школа использует утилитарно, пренебрегая их эстетикой и упрощая великие тексты до размеров несложных этических схем (кто подтолкнул Катерину с обрыва? за что Тарас Бульба убил своего сына? зачем Герасим утопил Муму?). Между тем в основе добротного детектива - точно такие же схемы, вдобавок не замутненные никакими нравственными аномалиями. Ибо всякое традиционное сочинение подобного рода выстроено на незыблемом фундаменте простых и ясных постулатов. Добро всегда право, зло всегда неправо, жизнь человека бесценна, преступление влечет за собой наказание, и так далее. В этом смысле Агата Кристи гораздо привлекательнее Достоевского, а ее персонифицированные орудия справедливости, Эркюль Пуаро и мисс Марпл (в чьих методах напрочь отсутствуют элементы садизма), - без сомнения, нравственнее Порфирия Петровича...
Р.А.: Круто. Кажется, я знаю причину, по которой ваше интервью не было напечатано. Педагоги - люди консервативные и не выносят кощунства.
Л.Г.: Как выяснилось, дело было не только в моем посягательстве на классику - и тут-то мы подступаем к главной теме нашего разговора! Оказывается, в редакции педагогического органа чрезвычайно удивились и обиделись, не обнаружив в ряду детективных "заместителей" Пушкина или Толстого ни одного современного российского сочинителя.
Р.А.: Так-таки ни одного? Это непатриотично. Упомянули бы для приличия каких-нибудь Бушкова или Дашкову...
Л.Г.: Я не рискнул. При всей моей размашистости кардинального реформатора школьной программы у меня духу не хватило рекомендовать туда книги, которые сегодня можно отыскать на всех московских развалах. И тому есть несколько разумных объяснений. Прежде всего, родовой травмой постсоветсткого детектива и триллера является их безусловная вторичность по отношению к литературе переводной и, прежде всего, англоязычной. Давайте уж признаемся откровенно: теперешняя детективная беллетристика России просто обречена плестись в хвосте у массовых жанров западного образца. Между двадцатыми годами, ознаменованными издательским выплеском отечественного криминального чтива, и девяностыми (эпохой стремительной реанимации pulp fiction) пролегло семьдесят с лишним лет безвременья. Красная редактура быстро обрубила даже хиленькие литературные традиции, которые шли от Крестовского или "Похождений сыщика Путилина". Пока Европа с Америкой шлифовали, оттачивали и на все лады варьировали свою разномастную пинкертоновщину, Россия довольствовалась идеологически выдержанной жвачкой цвета милицейского сукна. Всемирный шапочный разбор прошел, к несчастью, без российских беллетристов...
Р.А.: Стоп-стоп! Я понимаю, о чем это вы. Вы хотите сказать, что, вернувшись в цивилизованный мир с большим опозданием, мы обнаружили, что незанятых литературных ниш давно не осталось. Герои поделены, сюжеты расхватаны, ситуации обкатаны, загадки отгаданы, а пантеон классиков жанра прочно занят бронзовыми бюстами писателей с чужими фамилиями - никого ломом не сковырнешь. Допустим, это так. Но ведь вы сами сказали: прилавки завалены именно отечественной беллетристикой, а никак не переводной.
Л.Г.: Тем хуже для читателей. Они не виноваты, что сегодня российские издатели ведут меж собою тихую позиционную войну уже за "доппелей", то есть за "вторые номера" в обойме: кого из раскручиваемых авторов удастся продать в упаковке "русской Агаты Кристи", кого - в качестве "русского Микки Спиллейна", и так далее. Совершить инверсию и назвать Агату Кристи "английской Александрой Марининой" ни у кого язык не повернется, и правильно. Но оставим в покое вашу Маринину, о ней уже всеми говорено-переговорено. Бог с ней. Возьмем моего приятеля Фридриха Незнанского.
Р.А.: Вы имеете в виду его бесконечный цикл романов о следователе Турецком?
Л.Г.: Я имею в виду примерчик посвежее - знакомую вам, наверное, новую серию Незнанского "Господин адвокат" с новым главным героем, членом Коллегии адвокатов Юрии Гордееве. Уже самый первый роман серии, "Свиданий не будет", явил собою типичный образец "доппель-литературы". Фридриху захотел занять вакансию "русского Эрла Стенли Гарднера", которая - даже в новейшие времена - долгое время оставалась незанятой. И понятно, почему. Любимейший герой Гарднера Перри Мейсон, адвокат по профессии, был для России чересчур своеобразной фигурой, чтобы легко обзавестись здешним дублером. Сам институт адвокатуры, почитаемый на Западе, у совгражданина долгое время вызывал инстинктивное подозрение. Человек, призванный защищать нарушителя закона, да еще за деньги, в глазах обывателя сам оказывался немножко преступником, а потому на положительного героя не тянул. Лишь когда прежние стереотипы рухнули, издателям стало ясно: аллергии к фигуре защитника у читателя отныне не будет. Можно запускать нашего Гарднера. И Фридрих быстро сделал Юрика. Естественно, у него получился морковный кофе, поскольку при "доппель-методике" писания российский герой грубо подверстывается под западный аналог. Все прочие недостатки вытекают из этого. Конечно, можно еще сказать, что Незнанский, избрав себе поводырем Гарднера, запутался между ним и другим классиком жанра - Чейза. Недаром название книги сознательно перекликается с заголовком романа Чейза "Свидетелей не будет", а оселок сюжета книги - визит столичного гостя в Богом забытый уголок, где власти куплены-перекуплены мафией, - впрямую отсылает читателя к чейзовскому же роману "Мертвые молчат". Можно кинуть еще один камень в огород Фридриха, заметив, что автор нашего романа несравненно менее литературно одарен, чем его американский собрат... Что, не согласны?
Р.А.: С этим трудно спорить. По долгу службы и я, разумеется, прочитал "Свиданий не будет" и сделал несколько выписок. Книга и впрямь пестрит либо дежурными красивостями ("отпламенев, догорел закат"), либо канцелярским юмором ("печальная окраина, к счастью, имела несколько форпостов культуры"). И так далее. Поскольку я воображал, что сыграю роль безжалостного Зоила, то заранее приготовил целую тетрадку с подобными выписками.
Л.Г.: Очень кстати, Рома. Она нам еще понадобится. Но главная беда книги, как вы понимаете, не в пламенеющем закате, а в невозможности укоренить на русской почве героя детектива такого рода. Сравнение героя-дублера с героем-оригиналом выглядит всегда не в пользу дублера. Слишком в разных измерениях оба героя действуют: что такое адвокат в США - и в России? Небо и земля. Потому-то Мейсон энергичен, а его "доппель" просто суетлив. Он лишь имитирует деятельность и все, на что способен, - это бесславно сбежать из заштатного Булавинска, чтобы попросить помощи у влиятельных друзей в Генпрокуратуре. У Незнанского имеет место герой-турист, наделенный адвокатскими "корочками" и болтающий о трудностях профессии. Но профессиональную квалификацию - главное оружие адвоката - герою демонстрировать просто негде. Это тоже не прибавляет симпатий ни герою, ни роману... В общем, результат налицо: адаптация импортных персонажей к местным реалиям решительно не удается. Сто раз правы были насмешники Ильф и Петров, у которых в рассказе на глазах у изумленной публики здешняя инкарнация Робинзона Крузо превращалась в обычного совслужащего - с сатиновыми нарукавниками вместо козьих шкур и председателем месткома вместо попугая...
Р.А.: Лев Аркадьевич, вы злоупотребляете индуктивным методом расследования. Пока свои широкие обобщения вы, извините, подкрепили всего одним конкретным примером.
Л.Г.: Хотите еще конкретики? Ради Бога! Готовясь к нашей беседе, я специально одолел килограммов тридцать сочинений моих коллег. О "русском Перри Мейсоне" мы поговорили. Есть "русский Рэмбо" - весь накачанный Александр Бояров из трилогии "Русский транзит" Андрея Измайлова и Вячеслава Барковского. Он сначала сильно бьет, потом умно рассуждает... А есть еще "русская Никита" - молодая Женя Охотникова, профессионально обученная спецслужбами драться и убивать и готовая применить свои знания на практике. Такой, знаете ли, литературный гибрид Маты Хари, Синтии Ротрок и Катерины Измайловой, - это я про героиню повестей Марины Серовой "Ловкая бестия", "Чудовищный сговор", "Снайпера вызывали?", "Смерть наяву", "Милые семейные разборки" и других. Если очень хотите, можем вспомнить "русских Ниро Вульфа и Арчи Гудвина", персонажей цикла Петра Северцева о Хакере. Или "русского Сэма Спейда", в которого к концу многолетней милицейской карьеры окончательно превратился некогда суперположительный сыщик Гуров - серийный герой недавно скончавшегося Николая Леонова... О! Давайте-ка потолкуем о "русской мисс Марпл".
Р.А.: Вы вроде бы сами пообещали не касаться сегодня творчества Александры Марининой...
Л.Г.: А при чем тут Маринина? "Русских мисс Марпл" сегодня пруд пруди, выбирай любую. Причем, Настя Каменская - далеко не самый экзотический экземпляр. Имеется в наличии, например, энергичная дилетантка Лариса Котова, отважно балующаяся частным сыском, - героиня повестей Светланой Алешиной "Новая русская", "Хочешь жить - стреляй" и "Разгар брачного сезона". Я пробежал только эти три вещи, хотя их значительно больше...
Р.А.: Ваш пример никуда не годится. Я читал все повести Алешиной и должен вам заметить, что с божьим одуванчиком из романов Агаты Кристи героиню Алешиной объединяет не возраст, не семейное положение и не психологический тип личности, а всего одно обстоятельство, которое стимулируют розыскную активность обеих дам: праздность. Но если у праздности мисс Марпл есть причина, так сказать, общечеловеческого свойства (преклонные года плюс нормальных размеров пенсия), то безделье Ларисы - чисто российского происхождения, символ нынешних времен. Ибо героиня, являясь женой преуспевающего бизнесмена, имеет в распоряжении трехэтажную квартиру с камином, гардероб с одеждой от Келвина Кляйна, гувернантку для дочери, и "вольво-450" для вояжей. И вдобавок массу свободного времени, которое не на что истратить. Алешина не мудрствует. Она использует ограниченное число сложившихся стереотипов, включенных в ареал понятия "новые русские", и не выходит за их пределы. Вот почему в ее книгах очерчен довольно узкий круг преступлений, происходящих в мире российских толстосумов. Это либо шантаж (конкурента или партнера), либо вымогательство, связанное с адюльтером, либо убийство, имеющее целью убрать вымогателя... Иными словами, в данном случае мы наблюдаем отход от западного стереотипа и попытку увязать традиционный детектив с нынешним феноменом "новорусскости"...
Л.Г.: Может, скажете еще - "удачную попытку"? Или в вашей тетрадке не найдется пары убойных цитат из Алешиной? Тогда это будет нечестно.
Р.А.: Нет, кое-что я выписал. Но ведь главная беда не в том, что Алешина использует стертую, до пародийности, лексику "мыльных опер" ("затронула какие-то струны его души", "любил в этот момент эту женщину всю", "за красивой внешностью барышни скрывается холодная и расчетливая деловая женщина") одновременно с тяжким газетным канцеляритом ("непосредственно реагировала на проблемы", "низкий градус эмоционального самочувствия", "в постели была на порядок выше" и т.д.). Проблема в другом: в нашем обществе, где между "сливками общества" и бедными издательскими "райтерами" - дистанция огромного размера, образ богатой и праздной дамы еще долго будет невольно деформирован беллеристом. Алешина так самозабвенно смакует приметы "красивой жизни", окружающей героиню, что они, эти приметы, объективно мешают развитию фабулы.
Л.Г.: Так я об этом с самого начала и толкую, Рома. Именно об этом! Что Агате Кристи здорово, то российскому создателю "доппель-литературы" - смерть. Приметы спокойной буржуазной реальности давят на сочинителя, факсы-пейджеры-джакузи-мерсы путаются в ногах. Потому-то все старания Алешиной представить Ларису гением сыска разбиваются о препятствия сюжетного свойства: озарения героини немотивированы, а если она без игры в поддавки ищет истину, то находит ее страниц через тридцать после того, как ее уже нашел всякий сообразительный читатель. Автор не способна убедить читателей, будто его главная героиня обладает наиважнейшими достоинствами мисс Марпл - сообразительностью, умением сопрягать факты, способностью вмешаться и предотвращать злодеяния. "Марпл по-новорусски" не получается. Истории про британскую сыщицу-пенсионерку для создательницы образа энергичной российской мадам остаются недостигнутой вершиной... Что, не убедил? Хотите еще примерчик "доппель-литературы"?
Р.А.: У меня у самого есть один хороший примерчик. Мы сегодня много говорили о "русском Перри Мейсоне", о "русской мисс Марпл" и других, но как-то совсем упустили из виду "русского Филиппа Марлоу" - то бишь, частного сыщика Якова Штерна из романов Льва Гурского...
Л.Г.: А разве я вам сказал, что намереваюсь помещать романы Гурского в школьную программу? Вовсе нет. Герои Гурского - они тоже, во многом, из общей очереди "доппелей". И многие их родовые недостатки - оттуда же. Правда, названный вами сыщик Штерн оказался, на мой взгляд, не столько реализацией каких-либо издательских программ, сколько воплощением надежд некоторой части читательской публики обрести своего "русско-еврейского Марлоу". Не слишком, увы, широкой части. Так что если бы не телесериал на НТВ, тиражи произведений Гурского... Постойте-ка, Рома! Мы что, уже переключаемся на обсуждение моего собственного творчества?
Р.А.: Избави Боже! Мне просто показалось, что мы чересчур зациклились всего на одной из проблем современного отечественного детектива ан масс. Или его вторичность - единственная беда?
Л.Г.: Разумеется, не единственная и даже не самая большая. Мы как раз перешли к теме издательского заказа, в результате которого читательская аудитория оказалась довольно цинично поделена на элитарную и дебильную. Причем, потребители детективов автоматически были зачислены в дебилы - со всеми вытекающими последствиями. Вот ваш "Вагриус", например. Читателям с более-менее высоким IQ издательство предложило немноготиражную серию non-fiction "Мой ХХ век" и две элитарных серии прозы. Прочим же читателям, чьи духовные запросы были заранее снижены высокотиражными инъекциями Виктора Доценко, подарили серию "Правосудие по-русски".
Р.А.: Знаем-знаем! Сергей Таранов, Федор Бутырский и иже с ними. Книги, чьи обложки оформлены в виде стандартных кассет с бумажными наклейками.
Л.Г.: Согласитесь, Рома, это более чем откровенный намек. Знак тем потребителям, кто воспринимет литературу всего лишь как "бумажный" вариант кино. Оформление, кстати, определяет сюжетику и стилистику. Здесь наиболее типичен, по-моему, роман упомянутого вами Сергея Таранова "Мстители", главные герои которого - бывший бизнесмен и очередная "русская Никита" - на протяжении четырех сотен страниц воюют со всевозможными фигурантами преступного мира, используя партизанскую тактику: стрельнуть и убежать. Тезис о том, что с волками надо изъясняться исключительно посредством воя, доказывается здесь наглядно. При этом слабость сюжетных мотивировок и мусорный язык должны, по мысли издателей, послужить единству формы и содержания, а исчезновение тактических различий между преступниками и доморощенными борцами с оргпреступностью - безусловно свидетельствовать в пользу героев. Мол, не слюнтяи какие-нибудь.
Р.А.: Насчет языка и стиля С.Таранова - спорить не буду и даже приведу несколько цитат из своей тетрадки. "К нему потянулись разные теневые структуры". "Внешне невысокая" девушка. "Собрание сочинений этих "бестселлеров". "Лицо интеллигентного молодого человека (...) с обросшей физиономией". "Прищуренный явной хитрецой взгляд". В общем, редактор здесь даже не ночевал... Однако давайте, Лев Аркадьевич, для порядка уточним терминологию. По-моему, вы драматизируете ситуацию. То, что вы назвали издательским цинизмом, можно при желании определить несколько мягче - как прагматизм. Прагматики из "Вагриуса" резонно предположили: в атмосфере уголовного беспредела романы, повествующие об искоренения варварства варварскими же методами, будут неплохо раскупаться...
Л.Г.: А руководства типа "Как самому сделать атомную бомбу" раскупаться будут еще лучше - и что с того? Это вы, Рома, благодушно не желаете замечать превращение жанра, которое он сегодня претерпевает под давлением хитрых российских издателей. Причем трансформация происходит стремительно. Меньше чем за десятилетие милицейская "производственная" проза (унылая и единственно возможная форма бытования криминальной литературы в Советском Союзе), легко преодолев стадию амбивалентного околомилицейского триллера, окончательно эволюционировала в сторону пресловутого "черного романа". При этом постсоветские литераторы далеко обошли западных коллег по части агрессивности и нравственного негативизма.
Р.А.: Что, в западных меньше крови и насилия?
Л.Г.: Не передергивайте, Рома. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Речь идет, конечно же, не о количестве трупов или сцен насилия на единицу печатной площади: вопрос тут принципиально в ином. Общепринятый европейски-американский образчик детектива (триллера, боевика), даже предлагая читателям несимпатичных героев с явно девиантной моделью поведения, то есть отклоняющихся от нормы, автоматически фиксировал эту норму со знаком "плюс". В отличие от западного образца, постсоветский детектив принялся ставить под сомнение сами базовые аксиомы. Норму стали вытеснять моральные инверсии и социальные перверсии. Одни названия чего стоят! "Смотрю на мир глазами волка", "Возвращение Жигана", "Крестные братья", "Я - вор в законе", "Жизнь бандитская", "Убийство как профессия"... На книжные прилавки легли бойко растиражированные сочинения Владимира Шитова, Бориса Бабкина, Александра Ушакова, Евгения Сухова и других. Авторы, словно сотканные из флюидов разочарованности в быстром достижении всеобщего счастья, бросились менять моральные ориентиры на противоположные. Бездарная роскошь супермаркетов действует на нервы? Так восхвалим же тех, кто раскокает наглую витрину булыжником! Скучный прагматизм деловых офисов нам неприятен на вкус и на цвет? Так воспоем же уголовную романтику лагерных зон и блатных хаз! Стражи правопорядка плохо работают? Так поскорее же восславим их всегдашних антагонистов, Ваньку-Каина и Соньку Золотую Ручку, этих татуированных завсегдатаев тюремных камер!
Р.А.: Литература, между прочим, отражает жизнь. Вы же не будете отрицать, что криминал сегодня проник во все поры нашего общества - в то числе и в ряды правоохранителей.
Л.Г.: Не буду отрицать. Но едва ли по числу мздоимцев или садистов в униформе вчерашняя милиция сильно уступала сегодняшней. Однако дистанция между недавним кумиром публики телесыщиком Пал Палычем и книжными "ментами погаными", от которых следует держаться подальше, пройдена за рекордно короткий срок. Выворот наизнанку некогда прочных бинарных конструкций "друг - враг" и "свой - чужой" привел уже к всплеску социальной шизофрении и ныне лишь поощряет криминальный беспредел. Уголовник, человек из зоны, стал вытеснять сыщика с должности положительного героя.
Р.А.: А вы не преувеличиваете?
Л.Г.: Скорее, преуменьшаю. Реальная угроза превращения страны в "Большую Зону" вызвала к жизни психологическую аберрацию: многих перестало смущать "врастание" уголовных нравов в повседневный modus vivendi российских граждан. Болезненный, страшноватый, стыдный интерес читателя к изнанке жизни нуждался в удовлетворении. Трансформация благородного сыщика в "мента поганого" породила встречную трансформацию на противоположном полюсе. В результате этого понятия "хорошо" и "плохо" начали взаимно тихо перетекать друг в друга. Удачливый урка, торжествующий победу над "ментами", "фраерами" и "лохами", выдвинулся на передний план. Сегодня возник "феномен Монаха", названный мной по имени екатеринбуржца Евгения Монаха - бывшего киллера, а ныне почтенного представителя масскультового писательского братства.
Р.А.: Если быть точным, этот ваш феномен возник не сегодня, а еще несколько лет назад, когда Евгений Монах дебютировал в журнале "Урал" повестью "Смотрю на мир глазами волка". В повести был действительно изображен преступный мир изнутри - жестко, без лишних сантиментов и - тут вы правы! - с безусловной симпатией лагерного аборигена.
Л.Г.: Да ведь не в "Урале" дело! Литература, публикуемая в малотиражных толстых журналах, безобидна. Оставайся Монах только автором журнала, не было бы особой беды. Но его, как это принято говорить, мигом раскрутили коммерческие издатели, почувствовавшие запах жареного. Переиздали первые вещи многотысячными тиражами, а сравнительно недавно выпустили его новую уголовно-криминальную эпопею - книгу под названием "Проклятье царя Мидаса".
Р.А.: Как же, читал. И даже немало любопытного для себя почерпнул.
Л.Г.: Бросьте вы, Рома! "Любопытного"... Познавательная ценность нового сочинения экс-киллера почти нулевая. Собственно "лагерная" часть книги умещается в одну небольшую главу, да и ту при минимуме литературных навыков можно сочинить по опубликованным мемуарным источникам. Что же касается вступления (где рассказывается о пути главного героя "по кривой дорожке"), то оно, несмотря на "я" повествователя и совпадение имени автора с именем рассказчика, выглядит взятым напрокат из нравоучительной советской литературы 50-х.
Р.А.: Тут я согласен. Мне даже почудилось, будто автор в свое время не без пользы прочел бестселлер Георгия Тушкана "Друзья и враги Анатолия Русакова" и кое-что оттуда почерпнул: тут тебе и алкогольные посиделки с великовозрастными "дружками", и игра в карты на деньги, и блатные песни под гитару, и завлекательные разговоры о воровской исключительности (с непременными цитатами из Ницше), и первый удачный "гоп-стоп", и томительная сладость незаработанных червонцев...
Л.Г.: Только не забудьте, Рома: от упомянутой книги Тушкана опус Монаха отличает расстановка моральных акцентов. Герой, окончив лагерные "университеты" и из сопливого школьника превратившись в матерого урку, теперь ничуть не жалеет о такой метаморфозе. Путь избран, профессия убийцы для alter ego сочинителя становится ничуть не хуже остальных. Удачной реализации усвоенных главным персонажем преступных навыков и посвящена вся книжка, где сочувствие автора к тезке-повествователю неопоримо. Между тем, если судить героя по обычным законам цивилизованного мира (а не по законам джунглей или зоны), то он, без сомнения, нелюдь чистой воды. На его счету десятки трупов - ограбленных им граждан и "заказанных" ему жертв, а также милиционеров, охранников, киллеров-конкурентов, ненадежных "подельников", просто случайных свидетелей. Понятие "жалость" отсутствует в лексиконе персонажа, ее заменяет понятие целесообразности - выгодно убить сейчас или чуть позже? А наивысшим предметом гордости героя становится его умение виртуозно владеть личным оружием ("Быстрее Монаха выхватывать "шпалер" из наплечной кобуры никто не умеет"). Почти четыре сотни страниц уголовных "приключений" удачливого подонка завершается "хэппи-эндом": в финале герой ливидировал всех противников, приструнил всех конкурентов, купил чиновников из администрации, расширил сферу деятельности (теперь он "заколачивает бабки" на торговле "живым товаром") и отныне может "оттянуться" в собственном питейном заведении за рюмкой коллекционного коньяка.
Р.А.: Хм! Тенденция, однако. Если у нас и дальше в таком же темпе будут тиражироваться опусы граждан, привыкших "смотреть на мир глазами волка", то криминальный жанр в России скоро будет переименован в связи со сменой профессии главного героя: из "детектива" жанр окончательно станет "уркой".
Л.Г.: Наконец-то до вас дошло, что все это очень серьезно. В случае Таранова можно было еще рассуждать о том, насколько соответствуют деяния его "мстителей" жанровым канонам, а в случае Монаха налицо - явное саморазрушение жанра, стремительная эволюция детектива в "черный роман" по ту сторону морали. Это - еще одно подтверждение моего тезиса о том, что детективный жанр в России имеет родовую травму. Еще раз вам повторяю: история англо-американского криминального романа насчитывает уже полтора столетия, а молодой русский детектив рос дискретно, с долгими перерывами на войны и перевороты - и не успел отрастить прочных корней в виде полицейского романа, уважительного к демократическому status quo. В детективе западном отдельно взятые сотрудники полиции - включая и руководителей указанного департамента - в каждом конкретном случае могли быть сколь угодно плохи (жестоки, алчны, коррумпированы), но это не бросало тень на институт полиции в целом. Отдельно взятые работники СМИ, вплоть до боссов медиа-корпораций, могли быть ангажированы, корыстны или предвзяты, - однако все это не ничуть опровергало самого принципа свободы прессы. Наконец, политик любого уровня (в том числе и президент) мог вдруг оказаться средоточием порока, но это не подрывало устоев всего социума. Общество рано или поздно изобличало и искореняло своих мерзавцев, потому что демократия вечна. А в современном российском триллере что? Все наоборот. Я ведь не зря иронически помянул руководство "Как самому сделать атомную бомбу" - это, разумеется, фантастическая гипербола, но... Мне иногда кажется, что у российских книгоиздателей - ярко выраженные суицидные наклонности: они тиражируют массовую литературу, которая несет в себе разрушительные тенденции. И разрушительные, прежде всего, для открытого общества с демократическими свободами - в том числе и со свободой слова, кстати. Недавно главный редактор "Нового мира" Андрей Василевский в мартовском номере журнала остроумно заметил, что национал-патриоты, потерпев поражение в октябре 93-го, "взяли реванш в пространстве литературы". За минувшие годы, пишет Василевский, они выпустили в свет множество сочинений "о кровавых злодеяниях оккупационного режима и взяли свое - не качеством, так количеством". Архиправильная мысль, как сказал бы Ильич.
Р.А.: Насколько я понимаю, Андрей Василевский имел в виду "партийную литературу" - в том самом, ленинском, понимании этих слов. Но при чем здесь...
Л.Г.: А, по-моему, это наблюдение имеет самое прямое касательства к современным массовым жанрам в России. Сегодня почему-то считается признаком дурного тона говорить об идеологии применительно к литературе. Чуть что - сразу крики о "либеральной жандармерии" и прочие благоглупости. Но позвольте уж мне, старому диссиденту, вдобавок живущему в Вашингтоне, немного побыть либеральным российским жандармом. В отличие от многих других пишущих господ, я еще и читающий. Мой богатый читательский опыт позволяет сделать грустный вывод: добрую половину произведений, выходящих в популярных и многотиражных детективных сериях, можно было бы совершенно безболезненно перепечатать в национал-патриотических изданиях - от журнала "Молодая гвардия" до газеты "Память". Я ведь тоже, Рома, иногда выписываю цитаты из плохих книжек - любопытства ради. Просто открываю наугад и делаю выписки. Вот Василий Веденеев, роман "Казино Бон Шанс". "Страна почти мертва, экономика превращена в труп", "создание хамски-хлопающего общества потребителей", "власти разных уровней тоже воруют почем зря". И тому подобное. Или вот Андрей Воронин, роман "Слепой для президента": "Развалили Россию! А ведь такое было государство, от тайги до британских морей. А сейчас что - кусок какой-то. Быть беде". Вот так везде, капля за каплей. Растиражированы, например, гневные страшилки романиста Анатолия Афанасьева...
Р.А.: Как же, как же! "Грешная женщина", "Московский душегуб", "Первый визит сатаны", "Сошел с ума"...
Л.Г.: ... "Бедный хам", "Почем девочки?", "Монстр сдох" и тому подобные. Не десятки тысяч, а сотни тысяч экземпляров. Принадлежность к остросюжетному жанру оказывается достаточно формальной - для автора важнее другое. Ненависть повествователя к тем, кто в 1991 году, вероятно, нарушил плавное течение его писательской биографии (либо к тем, кого Афанасьев считает таковыми) становится источником внутреннего драйва, поддерживая тонус. Вопреки законам триллера писатель постоянно тормозит собственный сюжет, чтобы вставить то гневную фразу, то абзац, а то и лирическое отступление на пару страниц. Автор не жалеет времени и сил, чтобы живописать народные страдания под гнетом демократов ("Некоторые обменивали на гуманитарный кукиш собственных детей"; Иван "повсюду видел одно и то же: слезы и стоны проторговавшихся, восторженные вопли победителей"). Перед читателем являются и сами демократы: "эти политические недоросли повели дело так рьяно, что буквально за год-два от позавчерашней зажиточной страны осталась кучка пепла", и на этой кучке "кучка прохвостов сумела высосать кровь из миллионов людей, ограбить, превратить в скотов". В финале Анатолий Афанасьев невнятно, но грозно обещает всем провинившимся возмездие ("скоро наши придут... восстановят государство и законы"). Попутно автор морально изничтожает ныне покойную Старовойтову (называя ее "шалавой девкой Галкой"), клеймит коллег по писательскому цеху (они предстают сборищем упырей, продавшихся ненавистной власти) и интеллигенцию, в целом ("это она, наша брутально ожиревшая интеллигенция, называет грабеж реформами, а врагов рода человеческого прославляет защитниками свободы").
Р.А.: Кстати об интеллигенции. В романы Александра Бушкова вы случайно не заглядывали за подобными примерами?
Л.Г.: Обязательно заглядывал. Знаковые тексты. Любимое ругательство автора - выражение "патологический демократ", охранник-садист носит прозвище "Чубайс", а зримым воплощением зла оказывается всякий "интеллигент - тупой фанатик, нацеленный в глубине души на уничтожение оппонента". Наиболее мерзкими насекомыми в романах Бушкова выглядят именно представители проклятой прослойки между рабочими и крестьянами. Полковник Кирилл Мазур, центральный положительный персонаж бушковской тетралогии про пиранью, подвергается смертельным опасностям и сам убивает людей пачками - гангстеров и таежных аборигенов, продажных милиционеров и подкупленных коллег. Однако главным врагом и Мазур, и автор упрямо считают коварную интеллигенцию, из-за которой-де народ на Руси стал "пресмыкаться перед иностранцами". Высшее образование и либеральные взгляды для Бушкова - жупелы еще страшнее, чем малиновый пиджак или золотая цепь "новых русских". А уж если какой-нибудь персонаж носит демократическую бородку или имеет, не дай Господи, ученую степень, то отвратнее типа не отыскать. Да и погибнет злостный очкарик жалким образом, теряя последние штаны... Признайтесь, Рома, вам разве не досадно, когда радикальные левые идеи преподносятся в обертке криминальных романов? Это почти как в "Обитаемом острове" глубоко почитаемых мною братьев Стругацких: газету "Завтра" можно не читать, на ампиловские митинги не ходить, Невзорова по ящику не слушать, а их суждения все равно просочатся к вам - со страниц книжек в глянцевых обложках.
Р.А.: Так ведь покупают...
Л.Г.: Так ведь и в свое время акции компаний "МММ" и "ИВА" покупали, и еще в очередях за ними давились... В добротной упаковке, как известно, можно продать все - это азы маркетинга. Скверно, Рома, когда произведения, пересыпанные злобными инвективами, словно шубы - нафталином, обретают реальную коммерческую ценность. Ваши потенциальные сеятели разумного-доброго-вечного едва ли не целенаправленно способствуют превращению Человека Разумного в Человека Озлобленного и делают на этом бизнес. Еще совсем недавно "обличительный роман", закамуфлированный под триллер, был не слишком популярен, однако теперь его аудиторию искусственно "приращивают". При этом я вполне допускаю, что отнюдь не все создатели таких романов разделяют, подобно Бушкову или Афанасьеву, убеждения своих "фюреров". Возможно, большинство сочинителей только (говоря словами Галича) сервируют к столу дежурные блюда гражданских скорбей, считая необходимым по ходу повествования немножко потрафить потенциальному покупателю - настроения которого сами же отчасти формируют. Конечно, и западная беллетристика приторговывает иллюзиями. Но: неизменно в красивой упаковке. Но: такими, которые помогают обществу удержаться от анархии. Российские же мрачные симулякры сегодня активно провоцируют раздрай и разлад. И это крайне опасно... Вот на этой мрачной ноте следует бы, Рома, и закончить нашу беседу...
Р.А.: Эй-эй! Минутку! А законы жанра? А хороший финал? Вы много говорили о господстве "доппель-литературы", о культивации "триллеров-для-дураков", о восшествии уголовника на трон положительного героя детектива, о внедрении в читательский обиход "красно-коричневых" агиток вместо романов... И что же - на этом прикажете поставить точку? Но вы же сами только что сетовали на переизбыток социального пессимизма, а теперь хотите лишить читателей хэппи-энда.
Л.Г.: Вы правы, Рома. Ладно, будет хэппи-энд. Несмотря на все вышеизложенное, я вовсе не считаю, что будущее российских детектива или боевика абсолютно безнадажно. Вполне вероятно, положение может спасти, например, иронический триллер - жанр, где описанные фантасмагории поданы в провоцирующе несерьезном ключе. Я бы назвал в этой связи имя Олега Путилина - автора, который вслед за режиссером Рогожкиным грамотно использовал алкогольную мифологему и породил сильно пьющего частного детектива Малькова ("Детектив на троих"). Или Женю Климовича - автора замечательно веселого боевика "Здравствуйте, я ваша крыша!" И еще Андрея Елецкого, Надежду Жукову, Валерия Волкова, Ирину Коваленко, вашего покорного слугу... Словом, тех, кто с разной степенью удачливости осваивают этот нелегкий жанр. Главное, чтобы читатель, следя за извивами сюжета, вдруг облегченно вздохнул и сказал: "Ну, это уже ни в какие ворота не лезет, братцы! Такого быть не может! Это все выдумки!" И ему, этому читателю, сразу полегчает, поверьте.

"Новое литературное обозрение", 1999 год